Ночь после выпуска

Конспект урока внеклассного чтения в 10 классе (2 часа)

Вн. чт. Тема: «Кто виноват?» (по повести В.Ф. Тендрякова «Расплата»).

Тема предыдущего урока : «Концепция человека в творчестве Ф.М.Достоевского «И ангел и дьявол».

Тема следующего урока: (р/р) работа над сочинением – рецензией .

Д/з к уроку: 1 ) группа «писателей» - «погружение» в слово расплата, написать небольшую работу по схеме мастерской творческого письма;

2 ) группа «литературоведов» - собрать биографические данные о жизни писателя В.П.Тендрякова; очерк жизни и творчества;

3) группа «критиков» - собрать материал по критической литературе относительно творчества писателя;

4 ) группа чтецов – подготовить выразительное чтение и краткий анализ наиболее интересных эпизодов повести «Расплата».

Задача урока: проследить связь русской литературы XIX в. (на примере романа Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание») с современной литературой (на примере повести Тендрякова «Расплата») в отношении к теории «крови по совести».

Цели урока:

1. обучение анализу прозаического произведения с целью написания сочинения – рецензии, работе с критическими материалами;
2. развитие способностей аналитического мышления при анализе произведения, развитие речи учащихся;
3. воспитание чувства долга, сострадания, соучастия; размышление о нравственной чистоте человека.

Методы и приемы : беседа, анализ отдельных эпизодов, выборочное чтение, пересказ, творческая работа.

Оформление доски: Кто – то должен будить людей! В.Ф.Тендряков

«Кто виноват?» История Коли Корякина, главного героя повести Владимира Федоровича Тендрякова «Расплата».

Ход урока

Оооочень интересная книга... Она заставила меня удивляться самому себе.

Краткие первые впечатления. Сюжет одной строкой: старшеклассник убивает из охотничьего ружья своего отца-алкоголика, который является премерзкой асоциальной личностью и семейным тираном.

Ощущения странные... Возможно, на время первой публикации повести (1979 год) описанное событие было чем-то сверхординарным. Но на фоне сегодняшних криминальных сводок хочется просто пожать плечами, и сказать что-то вроде: "Бывает... Такой бытовухи сплошь и рядом. Наверное, правильно сделал - потому что если бы не он, то отец или его, или мать бы покалечил".

Убийство - это только завязка. Случается так, что первым на месте преступления оказывается школьный учитель мальчика. И эта сцена смакуется автором (на мой взгляд) слишком уж долго и детально. Автор буквально "давит на ощущения", видимо, пытаясь добиться от читателя максимального погружения и сопереживания. Мне вот лично очень не хотелось в такое погружаться:(

Постепенно в орбиту повествования втягиваются люди, кто имел хоть какие-то отношения с убитым и убийцей (матери, коллеги по работе, школьный учитель и др.). И вот тут начинаются странности: персонажи совершенно добровольно начинают какую-то вакханалию вины. Каждый усердствует, и старается обвинить именно себя в случившейся трагедии. Все эти исповедально-покаянные речи "с надрывом" в кабинете следователя (который их ну очень внимательно слушает) воспринимаются как искусственные, надуманные, неживые.

Второй слой впечатлений... Я "завис" от этой книги - буквально как зависает компьютер, когда программа выдаёт какие-то противоречащие друг другу команды.

Во-первых, мне не понравилась собственная реакция "Бывает..." (см.выше). Черствею? Или не хочу/боюсь думать о смерти? В книге один из самых мощных персонажей - классный руководитель мальчика-убийцы, бывший фронтовик. Который видел много смертей, но так и не привык к ним. И именно через этого персонажа автор транслирует главную мысль: жизнь - священна. Это высшая ценность. И то, что мы делаем с этой ценностью - зависит от нас, от нашего выбора. Который должен быть в пользу жизни, даже если всё трудно и плохо.

Во-вторых, главная смысловая пружина книги - всё тот же проклятый вопрос "Тварь ли я дрожащая или право имею?". Как только подросток (в силу разных причин) решил, что он "право имеет", он совершил зло. Он спасал мать, но в итоге потерял отца (и много чего ещё - читайте книгу!).

Но что теперь?! Не сопротивляться злу силою? Вообще никак и никогда?

В-третьих, книга дает четкий ответ на вопрос "Кто виноват?". Виноваты мы все. Человеческие судьбы переплетены множеством тонких нитей - слов, поступков, эмоций и т.п. Каждое мельчайшее касание друг друга оставляет след (иногда очень глубокий) в чьей-то судьбе. Вот и получается, что и в судьбе отца-алкоголика виноваты ВСЕ, и в поступке отцеубийцы Коли Корякина тоже виноваты ВСЕ.

Но вина - крайне непродуктивное чувство:((. Её лучше заменить ответственностью, которая проявляется в конкретных жизненных выборах и поступках. И это уже ответ на второй вечный вопрос "Что делать?", которого в книге, увы, нет:((.

Мои ощущения после прочтения - пустота. Книга загрузила виной, но конструктивных идей не подсказала (или автор надеется, что читатели сами всё додумают?). Финал книги вообще парадоксален: школьный учитель (тот самый, который помог мальчику осознать, что он "право имеет") считает, что окружающие недостаточно осознают эту самую всеобщую вину-связь-ответственность, и решает...бороться за то, чтобы донести это осознание до всех и каждого! Но кто сказал, что такое насильственное "приведение в чувство" не породит новое поколение "право имеющих"? :((

В общем, книга намного глубже, чем кажется на первый взгляд. Этические глубины она затрагивает огромные! Я бы считал этот текст не "повестью", а скорее мысленным этическим экспериментом (в художественной форме).

Резюме: книга очень специфическая. Читается тяжело (эмоционально), заставляет думать над вечными этическими вопросами. Работу душе задаёт не шуточную. Готовы к такой внутренней работе - читайте! Если нужна лёгонькая беллетристика, то это не к этой книге.

Урок-размышление «Быть человеком!» (урок

внеклассного чтения по повести В. Тендрякова «Расплата» и

рассказу Л. Бородина «Вариант» в 10 классе)

Цель: 1) познакомить с содержанием произведений В. Тендрякова,

Л. Бородина и выявить их идейную направленность;

2) продолжить работу по углубленному анализу текста, выявить

ассоциативные связи с социально-нравственной проблематикой

романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»;

3) сформировать нравственные качества учащихся, выработать

чувство ответственности за свои поступки.

Эпиграфы:

…быть человеком между людьми и остаться им навсегда.

Ф. Достоевский.

Быть человеком – это чувствовать свою ответственность.

А. Сент-Зкзюпери.

За все, что сотворишь ты, да воздастся тебе.

Из Библии.

Всякое зло расплату имеет.

Л. Бородин.

Оборудование: урок сконструирован с использованием ИКТ (компьютера, видеопроектора, показом презентации); грамзаписи песни «Мгновения» в исполнении И. Кобзона (муз. М. Таривердиева, сл. Р. Рождественского).

Формы и методы работы: беседа с учащимися с элементами диспута, групповая форма работы, комментированное чтение текста.

Урок начинается с музыкального вступления – песни «Мгновения».

Вступительное слово учителя : «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь», - поется в песне. Жизнь быстротечна, она, действительно, как прекрасный миг. И прожить этот миг надо достойно, честно, осмысленно, чтобы «не было мучительно больно», как писал Н. Островский, «за бесцельно прожитые годы». И остаться в этом мире человеком! (Объясняю цель урока). Литература – это не только учебник жизни, литература – это наука быть человеком! Об этом сегодня поговорим на уроке. Тема серьезная, трудная, философская. Я приглашаю вас к конструктивному разговору. Мы должны обсудить прочитанные произведения современной русской литературы и понять их идейно-нравственный смысл. Мы постараемся провести параллели между сегодняшней реальностью, повестью В. Тендрякова, рассказом Л. Бородина и социально-нравственной ситуацией романа «Преступление и наказание», который вы только что прочитали.

Незадолго до смерти Ф. Достоевский писал: «Все у нас страшно насущно и страшно не решено. И вообще у нас все теперь в вопросах». Время вопросов переживаем и мы. Кто мы? Зачем мы? Куда идем? Что происходит с человеком? Поиски ответов на эти вопросы в условиях ломки привычных взглядов, крушения незыблемых авторитетов, глобальной переоценки ценностей приводят нас к Достоевскому, который всю жизнь занимался проблемой человека. «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком»,- писал Достоевский еще в юности.

Обращаюсь к учащимся:

Какое впечатление произвел на вас роман «Преступление и наказание»?

Каковы нравственные уроки произведения писателя?

В чем видит Достоевский источник обновления жизни и нравственную норму поведения человека?

Обобщение учителя. Писатель подводит читателя к мысли о том, что единственная система нравственных ценностей, испытанная временем, - это Евангелие. Он утверждал: «Обрести Христа – значит обрести душу». Безбожный разум, порабощенный страшной идеей, уводит человека с дороги добра. Главная истина – любить и уважать других, как самого себя, воспитывать в себе человека. Мысль о неприкосновенности любой человеческой личности играет главную роль в понимании идейного смысла романа, т.е. нужно помнить библейскую заповедь: «Не убий» - нельзя убить человека.

Современные писатели озабочены нравственным состоянием общества и снова возвращаются к теме, поднятой Ф.М. Достоевским. Один из них – В. Тендряков, написавший повесть «Расплата» в 1979 году.

Рассказ ученика о жизни и творчестве В.Тендрякова. (Презентация).

Владимир Тендряков (1923–1984) – один из честнейших и нравственных писателей нашего времени. Он отказывается от обладания писательской истины. Он ищет истину вместе с читателем. Тендряков отказывается от вымысла и находит совершенно новые принципы построения художественной прозы из документального материала. Его проза документальна, ясна и открыта. В основе произведений – психологический реализм, что роднит его с Достоевским.

Родился Тендряков в д. Макаровка Вологодской области. После окончания средней школы ушел добровольцем на фронт, где встретил свое 18-летие. В качестве связиста полка прошел трудными дорогами войны, в 1943 году в бою за Харьков был тяжело ранен, после чего демобилизован. Работал учителем сельской школы, секретарем райкома комсомола. В 1951 году окончил Литературный институт им. Горького. Автор многих широко известных романов и повестей: «Не ко двору», «Шестьдесят свечей», «Ночь после выпуска», «Охота», «Люди и нелюди», «На блаженном острове коммунизма» и другие. Герои Тендрякова почти всегда в «тугом узле» жизненных обстоятельств. Повесть «Расплата» посвящена острым вопросам современности, в основе которой лежит реальный случай – сын убил родного отца.

Обсуждение повести «Расплата». Мы должны ответить на два центральных вопроса:

Кто виноват в преступлении, которое совершил Колька Корякин – главный герой повести?

Почему повесть называется «Расплата»? Расплата кому и за что?

Выступления учеников. Они говорят о том, что Колька, 15-летний подросток, рос в неблагополучной семье. Обстановка в семье сложилась ненормальная: беспробудное пьянство и грубость отца, беззащитность, слабоволие матери, постоянные ссоры родителей, болезненно воспринимаемые сыном. Отец участия в воспитании сына не принимал, сказав учителю: «Мое дело – накормить и обуть. А воспитывать – ваша задача. Вам за это держава деньги платит». Коля стал ненавидеть отца, жалел мать и во время очередного избиения матери снял со стены ружье и выстрелил в отца. А на допросе сказал: «Мне смотреть и ничего не делать! Я его предупреждал, что убью, если мамку тронет». Подростка ждет суд и наказание.

Как к преступлению Коли отнеслись окружающие его люди? Считают ли они себя виноватыми в случившейся трагедии?

Примерные ответы . Виноватыми себя в этой трагедии считают многие. И бабушка Коли (мать отца), которая питала ненависть к не родившемуся еще ребенку, и жена Анна (мать Коли), обвинившая себя в долготерпении, и учитель Аркадий Кириллович Памятнов, который на уроках литературы призывал бороться со злом, и Людмила, подруга матери, нашедшая для Анны такого страшного мужа. С сочувствием относится к Коле и следователь Сулимов, он понимает, что виноватых много, все шло к этой трагедии, а наказан будет только Коля. У Памятного происходит конфликт с учителями школы, которые не захотели взять на себя часть вины в случившейся трагедии, и со своим классом, который был на стороне Коли. Одноклассники считали Корякина чуть ли не героем, оправдывали убийство отца. А Соня Потехина даже гордится Колей. (Вспомните Соню Мармеладову, которая считает убийцу Раскольникова самым несчастным человеком на свете).

Можно ли гордиться Колькой?

Как Колька Корякин сам оценивает случившееся?

Комментированное чтение главы 11 (часть 2) – эпизод «Соня на свидании с Колей»: «Палач я. Я теперь хуже его…Он человек…не зверь. Он не совсем плохим был. Совсем плохих людей на свете не бывает. Я это только сейчас вот понял. Мой отец любил меня, Соня».

Согласны ли вы с мнением героя Тендрякова? (Ответы учеников).

Так расплата - кому? И за что?

Выводы по повести. Расплата отцу Коли – Рафаилу Корякину – за неправедную, бестолковую жизнь, в его сердце не осталось места для любви, жили только там ненависть и злоба. Матери Евдокии – за нелюбовь к сыну, которая принесла страдание даже внуку. Жене Анне (матери Коли) – за смирение, покорность. Супругам Пуховым – за обеспеченную жизнь, черствость. Расплата, кара, возмездие всем людям, близким, родственникам, за равнодушное отношение к судьбе человека, сына, внука, одноклассника. Все знали, как живет Коля, и ничего не делали. Вспоминается мудрое изречение: «Не бойся друга – в худшем случае он предаст тебя, не бойся врага – в худшем случае он убьет тебя, бойся равнодушных, ибо только с их молчаливого согласия совершается зло на земле».

Своеобразным вариантом романа «Преступление и наказание» является рассказ Леонида Бородина «Вариант».

Ученик рассказывает о жизни и творчестве писателя. (Презентация).

Л. Бородин – лауреат международных премий за книги, вышедшие за рубежом. Имя его стало известно благодаря публикациям в журналах «Юность» и «Современник». За свои убеждения дважды сидел в лагерях. Десять лет жизни проведены им не на свободе.

Родился он 14 апреля 1938 года в Иркутске в учительской семье. В 1956 году поступил в Иркутский университет на исторический факультет. Пересмотрел свои взгляды на историю страны, попытался создать студенческий кружок и свой печатный орган, захотел выяснить причины извращения социализма. Организация была раскрыта органами КГБ. Был исключен из комсомола и университета. Часто менял место работы. Организовал ряд христианских кружков. Поступил во Всероссийский социал-христианский союз освобождения народов (ВСХСОН). По делу этого союза был арестован в 1967 году и до 1973 года сидел в лагерях, где и начал писать. Первая книга – «Повесть странного времени» - вышла в 1978 году. В 1980 – повесть «Третья правда», принесшая автору международную известность. В зарубежных журналах появляются повести «Правила игры», «Расставание», «Полюс верности». В 1982 году за публикацию книг за рубежом писателя вновь арестовывают. Благодаря перестройке вышел из пермского лагеря в 1987 году. Л. Бородин верен народной правде, болеет за судьбу России. Его произведениям свойственны остросюжетность, детективность. Проза Бородина одновременно и жестка, и сентиментальна, в ней есть реализм сегодняшнего дня и романтизм, до пределов обостренный обстоятельствами его жизни. Для его произведений характерна нравственно-философская проблематика: проблема правды и лжи, добра и зла, взаимоотношений между человеком и властью.

Обсуждение рассказа «Вариант» (1989 год).

Охарактеризуйте эпоху, в которую живут персонажи рассказа Бородина.

Каковы цели и задачи политической организации, в которую объединились молодые люди?

Какими качествами обладает Андрей – главный герой рассказа? В какой семье он вырос?

Каков вариант борьбы с несправедливостью жизни предлагает Андрей?

Оправдывает ли преступление героев жестокость сталинского времени?

« Всякое зло расплату имеет»,- говорит дед Андрея. Какова цена расплаты за совершенное зло?

Как идейный смысл рассказа Л. Бородина соотносится с нравственной проблематикой романа Ф. Достоевского? Герой Бородина и Раскольников. Сходства и различия?

Выводы и обобщения по рассказу.

В рассказе Л. Бородина события происходят в середине 50-х годов, когда был разоблачен культ личности Сталина, и о его преступлениях против своего народа узнала вся страна. Мать Андрея - ярая сталинистка - от этой правды умерла. О тоталитарном режиме, искалечившем судьбы миллионов людей, вы узнаете из произведений А. Солженицына,

В. Шаламова, А. Жигулина и других писателей.

Андрей, главный герой рассказа, создает подпольную молодежную организацию, чтобы открыть народу правду, бороться с несправедливой властью. Но мирные средства борьбы не помогали (агитация, листовки), «подпольная группа находилась в состоянии кризиса». Л Бородин пишет: «Шалости уже не удовлетворяли. Оптимизм юности столкнулся с действительностью, которая не торопилась меняться и преобразовываться, народ не просыпался…» Андрей говорит друзьям: «Мы потерпели фиаско… И причина одна – Россия не готова, мы преждевременные скороспелки». И предлагает свой вариант борьбы – карать тех, кто участвовал в арестах и допросах невинных людей. Объектом для возмездия выбирает Колганова, в отставке подполковника КГБ, который на допросах «прижигал губы спичками, бил ногами, пытал голодом, прищемлял пальцы…»

Андрей вступает на путь террора.

Вспомните примеры из русской истории. Чем закончилась борьба революционеров – террористов? (Ответы ребят).

Почему герой Бородина выбирает такой путь борьбы?

Анархические наклонности можно было заметить у Андрея еще в детстве.

Учащиеся называют такие черты молодого человека, как целеустремленность, честность, обостренное чувство справедливости, уверенность в себе, непреклонность, бескомпромиссность, умение доводить начатое дело до конца, не отступать от своих решений ни при каких обстоятельствах. Это было развито до фанатизма и это делало его лидером с детских лет.

Андрей приводит свой приговор в исполнение – убивает Колганова Михаила Борисовича «за преступления против человечности».

Какие страшные последствия имел этот самосуд?

Вспоминаются предостережения Ф. Достоевского: одно преступление ведет за собой другое (случайно убит милиционер, у которого силой отобрали пистолет для «варианта» борьбы со злом); если путь насилия выбирает изначально благородный человек, он становится преступником и мучается угрызениями совести. Как и Раскольников, герой Бородина не может покончить с собой за безвинно пролитую кровь.

После ареста друга Кости Андрей «вдруг осознал себя мятущимся и мечущимся, рассеянным и растерянным. Он не знал себя таким, он боялся себя такого!... Но это была еще не вся мера расплаты за сомнение. Подкрадывался страх. Сначала была фраза: «Пусть они попробуют взять меня!» Тут же вылупилась другая: «Легко не дамся!» И тогда змеей выполз страх!... И тогда город превратился в его врага. Каждый прохожий потенциально был враг». Появляется, как у Раскольникова, ненависть к людям.

Зачем Андрей едет на Урал?

Страх разоблачения гонит Андрея на Урал к деду, где он хочет скрыться от наказания и где к нему приходит прозрение: «Какой мышиной возней представлялась ему отсюда его деятельность в Питере, …и все эти споры и принципы, ради которых перекраивались судьбы, ради которых даже убивали людей…» Автор приводит своего героя к выводу, что бунт одиночки является несостоятельным и трагическим. Андрей понял свою ошибку: «Он вступил в конфликт с государством, и ему предстояло погибнуть в неравной бессмысленной борьбе».

Вспомним слова деда, который говорит своему внуку: «Всякое зло расплату имеет». Андрей за убийство расплатился самым дорогим - собственной жизнью…

Условия не снимают ответственности с человека. Общественный строй может быть каким угодно, но человек должен воспитать в себе совестливость. Подтверждением этой мысли может быть история Клода Изерли, сбросившего бомбу на Хиросиму, который не смог жить, осознав, какое преступление совершил. В любых обстоятельствах надо оставаться человеком!

- Что значит быть человеком? (Обобщение по теме урока).

Быть человеком – значит уважать себя и других. Быть человеком – значит уметь понимать другого человека, уметь разделить чужую радость и чужое горе. Это значит иметь душу. Важнее всего человеческое в человеке! Быть человеком – значит чувствовать ответственность не только за свои поступки, но и за всякое зло, совершающееся в мире. Вот почему Соня Мармеладова чувствует, что и она виновата в преступлении Раскольникова, вот почему она разделяет с ним судьбу.

Мотивы преступления у героев Ф. Достоевского и Л. Бородина разные, а результат один – в жертву принесены чужие жизни. Нельзя к прекрасной цели идти через насилие. Мысль о неприкосновенности любой человеческой личности играет главную роль в понимании идейного смысла романа

Ф. Достоевского «Преступление и наказание», повести В. Тендрякова «Расплата» и рассказа Л. Бородина Вариант».

Каждый из нас должен извлечь нравственные уроки из прочитанных произведений и сделать выбор в пользу добра или зла.

Рефлексия. Ученик читает стихотворение Ю. Левитанского «Каждый выбирает для себя».

Каждый выбирает для себя

Женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку –

Каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает по себе

Слово для любви и для молитвы.

Шпагу для дуэли, меч для битвы

Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе.

Щит и латы. Посох и заплаты.

Меру окончательной расплаты

Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает для себя.

Выбираю тоже – как умею.

Ни к кому претензий не имею.

Каждый выбирает для себя.

Вывод: Ребята, выбор за вами!

Владимир Тендряков

Расплата

Часть первая

В глубине дома номер шесть по улице Менделеева во втором часу ночи раздался выстрел. Дверь квартиры на пятом этаже распахнулась, из нее вырвалась растерзанная, простоволосая женщина с ружьем в руках, ринулась вниз по лестнице, кружа с этажа на этаж, задыхаясь в бормотании:

Бож-ж мой!.. Бож-ж мой!.. Бож-ж-ж!..

Спящий город уныло мок под дождем, расплывшиеся фонари, держа на себе громаду холодной и сырой ночи, уходили вдаль, в черную преисподнюю. Женщина с ружьем, отбежав от подъезда, остановилась, дико оглянулась.

Дождь вкрадчиво шептал, дом уходил в небо черной глыбой (темней дегтярной ночи), лишь с дремотной усталостью тускло светились окно над окном по лестничным пролетам да высоко, на пятом этаже, горели ясно и ярко еще два окна. Выстрел никого не разбудил.

Женщина издала стон и, прижимая ружье, бросилась по пустынной улице под фонарями, по лужам на асфальте, в кухонном развевающемся халатике, в тапочках на босу ногу:

Бо-ож-ж мой!.. Бо-ож-ж!..

Дверь квартиры, откуда выскочила женщина, стояла распахнутой, из нее на сумеречную лестничную площадку щедро лился ровный свет. В этот заполуночный час, когда все запоры замкнуты, одна семья старательно укрылась от другой, огромный дом от фундамента до крыши коченел в обморочной каталепсии, разверстая светоносная дверь могла бы испугать любого - вход в иной мир, в потустороннее, в безвозвратность! Но пугать было некого, все кругом спали…

В дверях появилась тень по-теневому бесшумно, тонкая, угловато-ломкая - насильственные, неверные движения незрячего существа. Человек-тень остановился на пороге, ухватился рукой за косяк. Казалось, его, потустороннего жителя, страшил этот оглушающе тихий, спящий мир. Наконец он собрался с духом и шагнул вперед - долговязый парнишка в майке и узких джинсах, тонкие ноги с неуклюжей журавлиной поступью.

Посреди лестничной площадки он снова остановился, недоуменно оглядываясь, - три двери были бесстрастно глухи. Парнишка судорожно вздохнул, двинулся дальше. Осторожно, робея, как слепой, вниз ощупью по ступенькам лестницы, шорох его шагов срывался вниз, на дно лестничного колодца.

Он спустился всего на один этаж, толкнул себя к обитой черным дерматином двери и встал, тупо уставясь. Тишина, сковывающая весь дом, сковала и его. Он слезно задремал стоя, минуту, может больше, не шевелился. Наконец с усилием выпрямился и нажал на кнопку. За обитой дверью, за глухой каменной стеной послышался въедливо живой звук звонка. Парнишка зябко передернул голыми плечами и снова оцепенел. Ни шороха, ни скрипа, тяжелое молчание дома. Он вновь заставил подняться непослушную руку, на этот раз звонок долго сверлил закованную в бетон тишину.

Смачно дважды щелкнул замок, дверь приоткрылась.

Кто тут?.. - сиплый со сна, недоброжелательный мужской голос.

Это я… - с конвульсивным выдохом.

Досадливое короткое кряканье, выразительное, как ругательство, и обреченное. Дверь распахнулась - твердый подбородок в суточной щетине, насупленный лоб, но выражение длинного, помятого сном лица брюзгливо-кислое и голос сварливый, нерешительный:

Опять у вас кошачья свадьба?

Василий Петрович, я… - У парнишки судорогой свело челюсти.

Сами покою не знаете и другим не даете…

Я отца убил, Василий Петрович!

Василий Петрович распрямился в дверях - в сиреневой трикотажной рубашке, узкоплечий, высокий, нескладно костистый, с заметным животиком, выступающим над полосатыми пижамными брюками. Он втянул в себя воздух и забыл выпустить, мелкие глаза стали оловянными, стылыми. А парнишка тоскливо отводил взгляд в сторону.

Милицию бы вызвать, Василий Петрович…

И мужчина очнулся, рассердился:

Милицию?.. Ты шуточки шутить среди ночи!.. Чего мелешь?..

Я… его… из ружья.

За спиной Василия Петровича всплеснулся вихревой шум, вспыхнул яркий свет, мелькнули пружинно вскинутые тонкие косички, бледное лицо в болевой гримаске, тонкая рука, стягивающая ворот халатика у горла.

Коля! Что?!

Василий Петрович попытался загородить собой парнишку:

Марш отсюда! Без тебя!.. Без тебя!..

Что, Коля?!

Коля молчал, гнул голову, прятал лицо.

Сонька! Кому сказано - не суйся!

Соня… Я - отца… Милицию бы…

Папа, что он?.. Скажи, папа!

Эдакое в чужой дом нести… Стыда у них ни на грош! - снова сварливо-бабье, беспомощное в голосе Василия Петровича.

Из глубины квартиры выплыла женщина в косо натянутом платье - спутанные густые волосы, лицо сглаженное, остановившееся, бескровная маска.

Мама! - кинулась к ней Соня. - У них что-то страшное, ма-ма!

Но почему он к нам? Что мы, родня ему близкая?

И мать Сони слабо вступилась:

Да куда же ему идти, Вася?

Парнишка глядел в пол, зябко тянул к ушам голые плечи.

Василий Петрович, в милицию… позвоните.

За спиной Василия Петровича мелькнули пружинные косички, повеяло ветерком от разметнувшихся пол халатика, Соня кинулась в глубь прихожей, раздался мягкий стрекот телефонного диска.

Алло! Алло! - высокая, на срыве колоратура. - Аркадий Кириллович, это я, Соня Потехина!.. Аркадий Кир-рил-лович!.. - Всхлип со стоном. - У Коли Корякина… Приезжайте, приезжайте, Аркадий Кириллович! Скорей приезжайте!..

Соня звонила не в милицию, а их школьному учителю.

А по темному, мокрому, пустынному городу бежала женщина в халатике, прижимая к груди ружье. Слипшиеся от дождя волосы закрывали лицо.

Бо-ож-ж мой… Бо-ож-ж!..

Аркадий Кириллович жил неподалеку - всего какой-нибудь квартал, - но как, однако, неуклюж и бестолков бывает внезапно разбуженный человек, за десятилетия мирной жизни отвыкший вскакивать по тревоге. Пока опомнился, осмыслил, ужаснулся, пока в суете и спешке одевался - носки проклятые запропастились! - да и резво бежать под дождем в свои пятьдесят четыре года уже не мог, вышагивал дергающейся походочкой.

Дом по-прежнему спал, по-прежнему вызывающе светились лишь два окна на пятом этаже.

Из подъезда выдвинулся человек - угрожающе массивный, утопивший в плечах голову, - полуночный недобрый житель. Приблизившись вплотную, он заговорил плачущим, зыбким голосом:

Дети - отцов! Дети - отцов! Доучили!..

Не узнали?

Василий Петрович!

Где тут узнать. Отец Сони Потехиной в просторной дошке с меховым воротником, делавшей его внушительно плечистым.

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Владимир Тендряков
Расплата

Часть первая

1

В глубине дома номер шесть по улице Менделеева во втором часу ночи раздался выстрел. Дверь квартиры на пятом этаже распахнулась, из нее вырвалась растерзанная, простоволосая женщина с ружьем в руках, ринулась вниз по лестнице, кружа с этажа на этаж, задыхаясь в бормотании:

– Бож-ж мой!.. Бож-ж мой!.. Бож-ж-ж!..

Спящий город уныло мок под дождем, расплывшиеся фонари, держа на себе громаду холодной и сырой ночи, уходили вдаль, в черную преисподнюю. Женщина с ружьем, отбежав от подъезда, остановилась, дико оглянулась.

Дождь вкрадчиво шептал, дом уходил в небо черной глыбой (темней дегтярной ночи), лишь с дремотной усталостью тускло светились окно над окном по лестничным пролетам да высоко, на пятом этаже, горели ясно и ярко еще два окна. Выстрел никого не разбудил.

Женщина издала стон и, прижимая ружье, бросилась по пустынной улице под фонарями, по лужам на асфальте, в кухонном развевающемся халатике, в тапочках на босу ногу:

– Бо-ож-ж мой!.. Бо-ож-ж!..

Дверь квартиры, откуда выскочила женщина, стояла распахнутой, из нее на сумеречную лестничную площадку щедро лился ровный свет. В этот заполуночный час, когда все запоры замкнуты, одна семья старательно укрылась от другой, огромный дом от фундамента до крыши коченел в обморочной каталепсии, разверстая светоносная дверь могла бы испугать любого – вход в иной мир, в потустороннее, в безвозвратность! Но пугать было некого, все кругом спали…

В дверях появилась тень по-теневому бесшумно, тонкая, угловато-ломкая – насильственные, неверные движения незрячего существа. Человек-тень остановился на пороге, ухватился рукой за косяк. Казалось, его, потустороннего жителя, страшил этот оглушающе тихий, спящий мир. Наконец он собрался с духом и шагнул вперед – долговязый парнишка в майке и узких джинсах, тонкие ноги с неуклюжей журавлиной поступью.

Посреди лестничной площадки он снова остановился, недоуменно оглядываясь, – три двери были бесстрастно глухи. Парнишка судорожно вздохнул, двинулся дальше. Осторожно, робея, как слепой, вниз ощупью по ступенькам лестницы, шорох его шагов срывался вниз, на дно лестничного колодца.

Он спустился всего на один этаж, толкнул себя к обитой черным дерматином двери и встал, тупо уставясь. Тишина, сковывающая весь дом, сковала и его. Он слезно задремал стоя, минуту, может больше, не шевелился. Наконец с усилием выпрямился и нажал на кнопку. За обитой дверью, за глухой каменной стеной послышался въедливо живой звук звонка. Парнишка зябко передернул голыми плечами и снова оцепенел. Ни шороха, ни скрипа, тяжелое молчание дома. Он вновь заставил подняться непослушную руку, на этот раз звонок долго сверлил закованную в бетон тишину.

Смачно дважды щелкнул замок, дверь приоткрылась.

– Кто тут?.. – сиплый со сна, недоброжелательный мужской голос.

– Это я… – с конвульсивным выдохом.

Досадливое короткое кряканье, выразительное, как ругательство, и обреченное. Дверь распахнулась – твердый подбородок в суточной щетине, насупленный лоб, но выражение длинного, помятого сном лица брюзгливо-кислое и голос сварливый, нерешительный:

– Опять у вас кошачья свадьба?

– Василий Петрович, я… – У парнишки судорогой свело челюсти.

– Сами покою не знаете и другим не даете…

– Я отца убил, Василий Петрович!

Василий Петрович распрямился в дверях – в сиреневой трикотажной рубашке, узкоплечий, высокий, нескладно костистый, с заметным животиком, выступающим над полосатыми пижамными брюками. Он втянул в себя воздух и забыл выпустить, мелкие глаза стали оловянными, стылыми. А парнишка тоскливо отводил взгляд в сторону.

– Милицию бы вызвать, Василий Петрович…

И мужчина очнулся, рассердился:

– Милицию?.. Ты шуточки шутить среди ночи!.. Чего мелешь?..

– Я… его… из ружья.

За спиной Василия Петровича всплеснулся вихревой шум, вспыхнул яркий свет, мелькнули пружинно вскинутые тонкие косички, бледное лицо в болевой гримаске, тонкая рука, стягивающая ворот халатика у горла.

– Коля! Что?!

Василий Петрович попытался загородить собой парнишку:

– Марш отсюда! Без тебя!.. Без тебя!..

– Что, Коля?!

Коля молчал, гнул голову, прятал лицо.

– Сонька! Кому сказано – не суйся!

– Соня… Я – отца… Милицию бы…

– Папа, что он?.. Скажи, папа!

– Эдакое в чужой дом нести… Стыда у них ни на грош! – снова сварливо-бабье, беспомощное в голосе Василия Петровича.

Из глубины квартиры выплыла женщина в косо натянутом платье – спутанные густые волосы, лицо сглаженное, остановившееся, бескровная маска.

– Мама! – кинулась к ней Соня. – У них что-то страшное, ма-ма!

– Но почему он к нам? Что мы, родня ему близкая?

И мать Сони слабо вступилась:

– Да куда же ему идти, Вася?

Парнишка глядел в пол, зябко тянул к ушам голые плечи.

– Василий Петрович, в милицию… позвоните.

За спиной Василия Петровича мелькнули пружинные косички, повеяло ветерком от разметнувшихся пол халатика, Соня кинулась в глубь прихожей, раздался мягкий стрекот телефонного диска.

– Алло! Алло! – высокая, на срыве колоратура. – Аркадий Кириллович, это я, Соня Потехина!.. Аркадий Кир-рил-лович!.. – Всхлип со стоном. – У Коли Корякина… Приезжайте, приезжайте, Аркадий Кириллович! Скорей приезжайте!..

Соня звонила не в милицию, а их школьному учителю.

А по темному, мокрому, пустынному городу бежала женщина в халатике, прижимая к груди ружье. Слипшиеся от дождя волосы закрывали лицо.

– Бо-ож-ж мой… Бо-ож-ж!..

2

Аркадий Кириллович жил неподалеку – всего какой-нибудь квартал, – но как, однако, неуклюж и бестолков бывает внезапно разбуженный человек, за десятилетия мирной жизни отвыкший вскакивать по тревоге. Пока опомнился, осмыслил, ужаснулся, пока в суете и спешке одевался – носки проклятые запропастились! – да и резво бежать под дождем в свои пятьдесят четыре года уже не мог, вышагивал дергающейся походочкой.

Дом по-прежнему спал, по-прежнему вызывающе светились лишь два окна на пятом этаже.

Из подъезда выдвинулся человек – угрожающе массивный, утопивший в плечах голову, – полуночный недобрый житель. Приблизившись вплотную, он заговорил плачущим, зыбким голосом:

– Дети – отцов! Дети – отцов! Доучили!..

– Кто вы?

– Не узнали?

– Василий Петрович!

Где тут узнать. Отец Сони Потехиной в просторной дошке с меховым воротником, делавшей его внушительно плечистым.

– Все-таки помните – и на том спасибо. Я вот вас встречать выбежал…

Натянутый на лоб берет, невнятный в темноте блеск глаз и то ли раздраженный, то ли просто раздерганный голос.

– «Скорую» вызвали?

– Нужна теперь «Скорая», как столбу гостинец. В упор разнес… В самое лицо, паршивец… Сын – в отца!

– Пошли! Вдруг да помочь можно.

– Ну не-ет! С меня хватит. Не отдышусь… А вы полюбуйтесь, вам ох как нужно! Авось да поймете, что я теперь понял.

– О чем вы?

– О том, что страшненькое творите. Такой хороший, такой уважаемый, тянутся все – советик дайте… Очнуться пора!

– Ничего не пойму.

– Конечно, конечно… Может, потом поймете. Сильно надеюсь! – Василий Петрович вцепился в рукав, приблизил к лицу Аркадия Кирилловича дрожащий подбородок, жарко дыхнул: – Ненормальными дети растут. Не замечали? И Сонька моя тоже ненормальная…

Аркадий Кириллович с досадой освободился от его руки:

– Отложим выяснения. Теперь не время!

– Не время, нет! Поздновато. Случилось уже, назад не вернешь. Раньше бы выяснить!..

Последние слова Василий Петрович уже кричал в спину учителя.

Темные лестничные пролеты выносили Аркадия Кирилловича на скупо освещенные площадки – первый этаж, второй, третий… Он поднимался, и росла неясная тревога, вызванная неожиданной встречей с Василием Петровичем, – похоже, упрекал его, и с непонятным раздражением. До сих пор гнало одно – стряслось несчастье, нужна помощь! И спешил, не спрашивая себя – чем поможет, что сделает? Сейчас с каждым шагом наваливалось смутное ощущение – откроется неведомое, оборвется привычное. Впервые пришла оглушающе простая мысль – его ученик убил! Странно, что сразу не оглушило – его ученик! Не связывал с собой…

А с Василием Петровичем Потехиным он был в хороших отношениях, знал его даже не только как родителя одной из учениц, не так давно принимал участие в его судьбе, выслушивал жалобы, давал советы, направлял к нужным людям… Потехин раздражен – непонятно.

После крутой лестницы заколодило дыхание и сердце нервно билось в ребра. Аркадий Кириллович остановился на последнем этаже.

Перед ним распахнутая дверь, из которой щедро лился свет. Кусок паркетного пола с половичком, кусок стены, обклеенной бледными обоями, с какой-то журнальной картинкой синее с красным, что-то сочное, но не разберешь издалека. Кусочек обжитого мирка, каких больше сотни в этом доме, сотни в соседних домах, сотни тысяч во всем городе. И каждый наособицу. Семьи, как люди, несхожи друг с другом. Вход в мир? Да нет, этот мир уже рухнул. Он стоит в пяти шагах от катастрофы. И с новой силой охватило тяжелое, почти суеверное предчувствие – стоит шагнуть ему в эту распахнутую дверь, как его жизнь, налаженная, устоявшаяся, сломается. За этой ярко освещенной дверью его ждет не только покойник, а и ещё что-то неведомое, опасное, от чего можно уберечься, только отступив.

Но что-то пригнало же его к этой двери, что-то властное, среди ночи. Отступить не может.

Отдышавшись, Аркадий Кириллович двинулся к двери, заранее испытывая и брезгливость и подмывающее возбуждение – окунается в атмосферу преступления, о какой много приходилось читать, но самому окунаться – ни разу.

Картинка, висевшая на стене против входа, – реклама, вырезанная из иностранного журнала: у синего моря, на оранжевом пляже красная, зализанная, устрашающе длинная машина с откидным верхом, возле нее улыбалась всеми зубами загорелая поджарая блондинка в предельно скудном купальнике.

В конце коридора у дверей в комнату – тоже распахнутых, входи! – валялась мужская туфля, нечищеная, поношенная, с крупной ноги. Аркадий Кириллович осторожно перешагнул через нее.

Он в свое время видел немало убитых – речка Царица в Сталинграде была завалена смерзшимися, скрюченными трупами в уровень своих обрывисто-высоких берегов. Но там мертвые – часть пейзажа искромсанного, изуродованного, спаленного и… привычного.

Здесь же ярко, заполночным бешеным накалом горела под потолком люстра с пылающими хрустальными подвесками и напоенный яростным светом воздух застыл в тягостной неподвижности. Парадно большой телевизор в сумрачной лаковой оправе взирал слепо и равнодушно плоской туманно-серой квадратной рожей. Широкая кровать бесстыдно смята, одна из подушек валялась на полу. И всюду по сторонам сверкают осколки разбитой стеклянной вазы.

А под переливчатой накаленной люстрой через всю комнату наискосок – он, распластанный по полу, удручающе громоздкий. Тонкая, синтетически лоснящаяся рубашка обтягивает широкую мощную спину, голова в кудельных сухих завитках волос прилипла к черной, до клейкости густой луже на паркете. От нее прокрался под раскоряченные ножки телевизора столь же дегтярно-черный, вязко-тягучий ручеек. И торчащие крупные ступни в несвежих бежевых носках, и одна рука неловко вывернута в сторону, мослаковатая, жесткая, с изломанными ногтями – рабочая рука. Аркадий Кириллович почувствовал подымающуюся тошноту; в помощи этот человек уже не нуждался.

3

То была их вторая встреча.

Года три назад Аркадий Кириллович поднялся в эту комнату (тогда она выглядела обычно и совсем не запомнилась). Коля Корякин – еще шестиклассник – плохо учился, вызывающе грубил учителям, часто срывался на истерику. И тогда-то в школе заговорили: у мальчика неблагополучная семья, отец пьет, скандалит, сыну приходится прятаться от него по соседям. Надо было принимать какие-то меры, и, как всегда, срочно. Меры, а какие?.. В распоряжении школы есть всего одна, прекраснодушно-ненадежная – поговорить с непутевым родителем, воззвать к его совести. Никакой другой силой влияния учителя не наделены.

За эту не сулящую успеха операцию никто не брался – взялся он, Аркадий Кириллович.

Он явился утром в воскресенье с расчетом, чтоб не напороться на пьяного отца. Перед ним предстал рослый мужчина, еще заспанный, в нательной рубахе не первой свежести, со спутанной соломенной волосней, с тем ошпаренным цветом лица, который бывает лишь у особого типа блондинов. Само же лицо, правильное, с твердым крупным носом, плоским квадратным подбородком, выражало затаенное брезгливое страдание – след похмелья, – выбеленно-голубые, на парной красноте глаза были увиливающе-угрюмы.

Аркадий Кириллович сразу понял, что этого человека никакими увещеваниями не проймешь, вежливость он примет за робость, искренность – за желание обмануть, сострадание к сыну – за притворство. И потому Аркадий Кириллович заговорил со спокойной категоричностью, за которой должна была чувствоваться расчетливая агрессия, дающая понять – грубости не потерплю, возражений в повышенных тонах слушать не буду.

– Если в семье обстановка не изменится, – заключил он короткую и энергичную декларацию, – жизнь вашего сына окажется искалеченной. Хотите взять на свою совесть эту вину?

Темные губы скривились, белесые глаза убежали в сторону, упрямое, вызывающее выражение – видали мы таких праведничков! – не вызрев, скисло на воспаленной физиономии, лишь раздраженность прорвалась сухим скрипом в голосе:

– Мое дело – накормить и обуть. Голодом мой сын не сидит, нагим не ходит. А воспитывать там – ваша забота, вам за это держава деньги платит.

Спорить и доказывать бессмысленно. Аркадий Кириллович встал, стараясь поймать увиливающий взгляд, жестко произнес:

– Зарубите себе на носу: случится что с вашим сыном, нам даже не придется предъявлять особые доказательства вашей вины. Они слишком очевидны, так что – берегитесь!

Корякин-отец не взвился – стерпел, поверил в угрозу. Хотя какая там угроза, ни Аркадий Кириллович, ни школа ничем его не могли наказать. Детское воспитание подавляюще зависит от родителей, а родители же полностью независимы от педагогов. Но в ту минуту Корякин-отец был трезв, а значит, и не храбр.

Встречаться вновь нужда отпала – Коля Корякин вдруг резко изменился, из трудных учеников стал нормальным.

И вот – плашмя поперек комнаты, вязкая лужа крови на паркете… Сын – отца.

Аркадий Кириллович вздрогнул – в мертвой комнате неожиданно раздался хрип!.. Но хрип взорвался громоподобным звоном – бом-м! бом-м! бом-м! Часы на стене в черном длинном деревянном футляре отбили три часа ночи. Они одни втихомолку жили в этой комнате, в застекленном оконце мелькал ясный лик маятника. Сразу же стало слышно размеренное тиканье – скупые, вкрадчивые и неумолимые шажки времени.

И Аркадий Кириллович очнулся: а, собственно, почему он здесь? Зачем ему видеть этот труп, испытывать тошноту? Он же сорвался с постели ради того, кто пока жив, – Коли Корякина, своего ученика. Коля находится этажом ниже… Страшный и простой факт, которому он все еще не осмеливается верить, – вот под яростно пылающей люстрой жертва… его ученика! Учил Колю Корякина не биному Ньютона, не далеким крестовым походам, а тому, как страдали за людей Пушкин, Толстой, Достоевский…

Оказалось, надо совершить усилие, чтоб отвернуться от убитого. Аркадий Кириллович, волоча непослушные ноги, двинулся прочь, старательно переступил через разношенную туфлю на пороге комнаты, прошествовал мимо соблазнительно улыбающейся блондинки у синего моря, но у распахнутой в спящий мир двери повернул… на кухню. Не готов к встрече. Надо – пусть не понять – хотя бы обрести равновесие.

Кухня уютно-тесная, белая, оскорбительно покойная, прибранностью и порядком притворяющаяся – не ведает, что случилось рядом за стеной. Узенький столик у стены покрыт клеенкой с веселыми цветочками. Аркадий Кириллович тяжело опустился за него.

4

Женщина с ружьем оказалась почти на окраине города, в новом районе, где дома без конца повторяют друг друга, где фонари реже, дождь, кажется, сыплет гуще, закоулки темней, а ночь глуше, неуютней, безнадежней.

Женщина свернула за угол одного ничем не отличающегося от других пятиэтажного здания, тихо постанывая: «Бож-ж… Бож-ж…» – протрусила наискосок через просторный двор, оказалась у флигелька, каким-то чудом уцелевшего с прежних, дозастроечных времен, сохранившего среди утомительно величавого стандарта свою физиономию, облупленную, скривившуюся, унылую.

Женщина пробарабанила в окно, и оно, помешкав, вспыхнуло, вырвав из тьмы одичавшее, залепленное мокрыми волосами лицо, зловеще залоснившиеся стволы ружья…

Маленькая комнатушка была беспощадно освещена свисавшей с потолка голой лампочкой. Переступив порог, женщина с грохотом выронила ружье, бессильно опустилась на пол, и сиплый, гортанный полукрик-полустон вырвался из ее горла.

– Тихо ты! Соседей побудишь.

Рослая старуха, впустившая ее, глядела сонно, недобро, без удивления.

– Ко-оль-ка-а!.. Отца-а!.. Насмерть!

Женщина надсадно тянула худую шею в сторону старухи, сквозь волосы, запутавшие лицо, обжигали глаза.

Старуха оставалась неподвижной – пальто, наброшенное на костлявые плечи поверх ночной рубахи, босые, уродливые, с узловатыми венами ноги, жидкие, тускло-серые космы, длинное, с жесткими морщинами, деревянное лицо – непробиваема, по-прежнему недоброжелательна.

– Евдокия-а! Колька же!.. Отца!.. Из ружья!..

Легкое движение вскосмаченной головой – мол, понимаю! – скользящий взгляд на двустволку, затем осторожно, чтоб не свалилось пальто, старуха освободила руку, перекрестившись в пространство, неспешно, почти торжественно:

– Царствие ему небесное. Достукался-таки Рафашка!

Всем телом женщина дернулась, вцепилась обеими руками себе в горло, забилась на полу:

– В-вы!.. Что в-вы за люди?! Кам-ни-и! Кам-ни!! Он никого не жалел, и ты… Ты – тоже!.. Ты же мать ему – слезу хоть урони!.. Камни-и-и бесчувственные!!

Старуха хмуро глядела, как бьется на полу рядом с брошенным ружьем женщина.

– Страш-но-о!! Страш-но-о среди вас!!

– Ну хватя, весь наш курятник переполошишь.

Тяжело ступая босыми искривленными ногами по неровным, массивным, оставшимся с прошлого века половицам, старуха прошла к столу, налила из чайника воды в кружку, поднесла к женщине: – Пей, не воротись… Криком-то не спасешься.

Женщина, стуча зубами о кружку, глотнула раз-другой – обмякла, тоскливо уставилась сквозь стену, обклеенную пожелтевшими, покоробленными обоями.

– Дивишься – слезы не лью. Оне у меня все раньше пролиты – ни слезинки не осталось.

Минут через пятнадцать старуха была одета – длинное лицо упрятано в толстую шаль, пальто перепоясано ремешком.

– Встань с пола-то. И сырое с себя сыми, в кровать ляг, – приказала она. – А я пойду… прощусь.

По пути к двери она задержалась у ружья:

– Чего ты с этим-то прибегла?

Женщина тоскливо смотрела сквозь стену и не отвечала.

– Ружье-то, эй, спрашиваю, чего притащила?

Вяло пошевелившись, женщина выдавила:

– У Кольки выхватила… да поздно.

Старуха о чем-то задумалась над ружьем, тряхнула укутанной головой, отогнала мысли.

– Кольку жаль! – с сердцем сказала она и решительно вышла.

5

Он считал: педагог в нем родился одной ночью в разбитом Сталинграде.

Кажется, то была первая тихая ночь. Еще вчера с сухим треском лопались мины среди развалин, путаная канитель пулеметных длинных и лающе-коротких автоматных очередей означала линию фронта, и дышали «катюши», покрывая глухими раскатами изувеченную землю, и на небе расцветали ракеты, в их свете поеживались причудливые остатки домов с провалами окон. Вчера была здесь война, вчера она и кончилась. Поднялась тихая луна над руинами, над заснеженными пепелищами. И никак не верится, что уже нет нужды пугаться тишины, затопившей до краев многострадальный город. Это не затишье, здесь наступил мир – глубокий, глубокий тыл, пушки гремят где-то за сотни километров отсюда. И хотя по улицам средь пепелищ валяются трупы, но то вчерашние, новых уже не прибавится.

И в эту-то ночь неподалеку от подвала бывшей одиннадцатой школы, где размещался их штаб полка, занялся пожар. Вчера никто бы не обратил на него внимания – бои идут, земля горит, – но сейчас пожар нарушал мир, все кинулись к нему.

Горел немецкий госпиталь, четырехэтажное деревяное здание, до сих пор счастливо обойденное войной. Горел вместе с ранеными. Ослепительно золотые, трепещущие стены обжигали на расстоянии, теснили толпу. Она, обмершая, завороженная, подавленно наблюдала, как внутри, за окнами, в раскаленных недрах, время от времени что-то обваливается – темные куски. И каждый раз, как это случалось, по толпе из конца в конец проносился вздох горестный и сдавленный – то падали вместе с койками спекшиеся в огне немецкие раненые из лежачих, что не могли подняться и выбраться.

А многие успели выбраться. Сейчас они затерялись среди русских солдат, вместе с ними, обмерев, наблюдали, вместе испускали единый вздох.

Вплотную, плечо в плечо с Аркадием Кирилловичем стоял немец, голова и половина лица скрыты бинтом, торчит лишь острый нос и тихо тлеет обреченным ужасом единственный глаз. Он в болотного цвета, тесном хлопчатобумажном мундирчике с узкими погончиками, мелко дрожит от страха и холода. Его дрожь невольно передается Аркадию Кирилловичу, упрятанному в теплый полушубок.

Он оторвался от сияющего пожарища, стал оглядываться – кирпично раскаленные лица, русские и немецкие вперемешку. У всех одинаково тлеющие глаза, как глаз соседа, одинаковое выражение боли и покорной беспомощности. Свершающаяся на виду трагедия ни для кого не была чужой.

В эти секунды Аркадий Кириллович понял простое: ни вывихи истории, ни ожесточенные идеи сбесившихся маньяков, ни эпидемические безумия – ничто не вытравит в людях человеческое. Его можно подавить, но не уничтожить. Под спудом в каждом нерастраченные запасы доброты – открыть их, дать им вырваться наружу! И тогда… Вывихи истории – народы, убивающие друг друга, реки крови, сметенные с лица земли города, растоптанные поля… Но историю-то творит не господь бог – ее делают люди! Выпустить на свободу из человека человеческое – не значит ли обуздать беспощадную историю?

Жарко золотились стены дома, багровый дым нес искры к холодной луне, окутывал ее. Толпа в бессилье наблюдала. И дрожал возле плеча немец с обмотанной головой, с тлеющим из-под бинтов единственным глазом. Аркадий Кириллович стянул в тесноте с себя полушубок, накинул на плечи дрожащего немца, стал выталкивать его из толпы:

– Шнель! Шнель!

Немец без удивления, равнодушно принял опеку, послушно трусил всю дорогу до штабного подвала.

Аркадий Кириллович не доглядел трагедию до конца, позже узнал – какой-то немец на костылях с криком кинулся из толпы в огонь, его бросился спасать солдат-татарин. Горящие стены обрушились, похоронили обоих.

В каждом нерастраченные запасы человечности. Историю делают люди.

Бывший гвардии капитан стал учителем и одновременно кончал заочно пединститут.

Школьные программы ему внушали: ученик должен знать биографии писателей, их лучшие произведения, идейную направленность, должен уметь по заданному трафарету определять литературные образы – народен, реакционен, из числа лишних людей… И кто на кого влиял, кто о ком как отзывался, кто представитель романтизма, а кто критического реализма… Одного не учитывали программы – литература-то показывает человеческие отношения, где благородство сталкивается с подлостью, честность со лживостью, великодушие с коварством, нравственность противостоит безнравственности. Отобранный и сохраненный опыт человеческого общежития!

Ты возмутился хозяйкой Ваньки Жукова, жалующегося в письме к деду: «Взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать». Но не странно ли – ты совсем не возмущаешься, когда знакомый старшеклассник просто так, походя, ради удовольствия отпускает затрещину пробегающему мимо малышу. Сильный на твоих глазах обижает слабого потому только, что он сильный. Достойный ли ты человек, если относишься к этому равнодушно?

Вы прочитали роман Толстого «Воскресение», давайте пофантазируем: что, если бы Нехлюдов от внутренней трусости или стыда отвернулся от Кати Масловой? Как бы он жил дальше? Женился? Обзавелся семьей? Был бы спокоен?..

Литература помогла Аркадию Кирилловичу завязать в школе сложное соперничество за достоинство: кто чувствовал в себе силу, выискивал случай кинуться на защиту слабого; слабый гордился собой, если мог сказать нелестную правду в глаза сильному; невиновный сносил наказание за чужие грехи молча, но горе тому, кто трусливо допустит, чтоб за его вину наказали другого…

Во всем этом, да, было много игры и много показного. Но можно ли сомневаться, что со временем у детей показное благородство не станет привычкой, а игра – жизнью? В последние годы даже инспектора гороно публично отмечали – ученик сто двадцать пятой школы своим поведением завидно отличался от учеников других школ.

Аркадий Кириллович верил, что от него идут в большую жизнь духовно красивые люди, не способные ни сами обижать других, ни мириться с обидчиками, не терпящие подлости и обмана, сознающие свое моральное превосходство. И те, с кем будут они сталкиваться, невольно начнут оглядываться на себя. В любом человеке таятся запасы человечности. Аркадий Кириллович ни на минуту не забывал перемешанную толпу бывших врагов перед горящим госпиталем, толпу, охваченную общим страданием. И безызвестного солдата, кинувшегося спасать недавнего врага, тоже помнил. Он верил – каждый из его учеников станет запалом, взрывающим вокруг себя лед недоброжелательства и равнодушия, освобождающим нравственные силы. Историю делают люди. Он, Аркадий Кириллович Памятнов, рядовой педагог, вносит в историю свой скромный вклад…

Он верил сам и заставлял верить других. К нему тянулись, к его слову прислушивались, его совета искали не только ученики, но и их родители. И Соня Потехина в отчаянье бросилась звонить среди ночи не кому-то, а ему!

Сейчас Аркадий Кириллович сидел в кухне, подперев кулаком тяжелую голову. За стеной, в нескольких шагах лежал рослый мужчина с черепом, развороченным выстрелом из ружья. Его ученик убил своего отца! Его ученик… Один из тех, кто вызывал в нем горделивую веру.

Случайная гримаса судьбы или же жестокое наказание за допущенную ошибку?

Если и сумеет тут кто-то подсказать, то только он – Коля Корякин. Если сумеет…

Тишина кругом. Аркадий Кириллович уже собирался подняться, чтоб идти вниз, как вдруг услышал крадущиеся шаги. Он вздрогнул, распрямился и… увидел в дверях кухни все того же Василия Потехина в натянутой на лоб беретке, в широкой дошке с меховым воротником.

6

– Не вытерпел. Пришел спросить: увидели?.. Ну и как?..

Лицо Василия Петровича всегда поражало несогласованностью – крупный подбородок и под беретом обширный лоб мыслителя, а между ними суетно-невыразительные черты, вздернутый, вдавленный в переносье нос, дряблая бескостность на месте скул, маленький аккуратный женский рот, почти неприличный над крутым подбородком. Похоже, господь бог замыслил вылепить человека и умным и волевым, но сплоховал, измельчил, напутал, так и выпустил в свет недоделанным.

– Коля у вас? – спросил Аркадий Кириллович. – Я хочу его видеть.

– А зачем?

– Василий Петрович, что с вами?

– Прозрел.

– В том, какой вы опасный.

– Не очень-то удобно выяснять сейчас отношения, но уж раз начали – договаривайте.

– Все умиляются на вас, и я тоже, как все… – Василий Петрович качнул беретом в сторону комнаты, где лежал убитый. – Охладило. А вам… Позвольте вас спросить: вам ничего?.. Вас совесть не грызет?

Неужели этот человек разглядел со стороны то, что мучило смутными подозрениями? Аркадий Кириллович почувствовал зябкость в спине. Но волнения не выдал, спросил спокойно:

– Вы считаете – между убийством и мной есть прямая связь?

– Прямая? Да нет, кривенькая, с загибчиками…

– Докажите.

– Не смей мириться с плохим – требовали от ребят?

– Требовал.

– И будь хорошим без никаких уступочек – тоже требовали?

– Так что ж выходит: поперек жизни становись, ребятки. Вникните – страшно же это! Малая щепка реку не запрудит.

– Считаете, что я как-то настроил Колю Корякина?

– Считаю – подвели мальчишку, как меня в свое время.

Василия Петровича всего передернуло, даже голос у него сразу стал тоньше:

– А то нет! Был человек человеком, растущим инженером считали. Так стукнуло меня к вам сунуться – справедливости великой, видите ли, захотелось. А вы известный специалист по справедливости, апостол святой! И полез я с вашей святостью, как Иван-дурак с плачем на свадьбу, другим настроением испортил, а сам с помятыми боками за дверью оказался. Кто я теперь?.. Наряды выписываю на починку газовых плиток. К большому делу не подпускают – людей подвел.

– Так я виноват в том, что не отказал вам в помощи?

Василий Петрович резко подался вперед, словно сломался в пояснице, – разлившиеся зрачки, задранный нос, кривящиеся губы:

– Не помогайте! Просить будут – никогда не помогайте! Отказывайте! – С жарким дыханием, шепотом: – Хуже людям сделаете.

И этот выпад, горячее до ненависти убеждение наконец-то возмутили Аркадия Кирилловича.

– Мне пятьдесят четыре года, – сказал он жестко и холодно. – За свою жизнь я многим помог, благодарностей слышал достаточно, а вот такой упрек! – только от вас.

Василий Петрович откачнулся, сразу потускнел, стал просто хмур.

– И я благодарил, если помните… Теперь вот опомнился, – проворчал он в сторону. – Да во мне ли дело? В Соньке… Дочь мне родная, боюсь за нее. Доучите вы ее – тоже на рога полезет… Ну-у нет! Не хочу! Переведу из школы…

В это время за темным окном, внизу, со дна ночной ямы, послышался шум моторов, скрип тормозов, хлопанье дверок, смутные голоса. Василий Петрович передернул плечами, подобрался:

– Милиция подкатила. Наконец-то!

Он боком двинулся к двери, но в дверях задержался, обернулся к Аркадию Кирилловичу, бросил:

– А Гордин-то прав! Во всем прав!

Бесшумно исчез.

Гордин?.. В свое время Потехин постоянно произносил эту фамилию, и каждый раз с выстраданным проклятием. Даже для Аркадия Кирилловича неведомый Гордин стал олицетворением нечистоплотности, лживости, безудержного корыстолюбия. Пока не забылся.

А по лестнице прибойной волной стали нарастать шаги. Чем ближе, тем, казалось, больше становилось идущих, словно на каждом этаже распахивались двери, присоединялись люди, росла толпа.

Аркадий Кириллович опоздал к Коле Корякину, сейчас милиция возьмет его под свою опеку, придется просить разрешения свидеться.

Аркадий Кириллович поднялся, чтоб встретить надвигающуюся процессию.